Улица отчаяния - Страница 58

Продукт. Пароль, отзыв и всякий там шибболет нашего века. Теперь ведь все продукт. Музыка — тоже продукт. Продукт, продуцированный продюсерами для впаривания потребителю. Я не думаю, чтобы кто-нибудь набрался уже наглости называть «продуктом» картины (разве что дабы обидеть), но и до этого недалеко. Картины мертвых художников будут котироваться на бирже. Голубые и розовые фишки Пикассо. Картины с золотым обрезом. Мы оцениваем то, чем дорожим, и тем самым его обесцениваем.

Мне бы сидеть и сидеть там, среди моих коммунистических сокровищ, под хриплый рев нагревателя, вдыхая уютный запах недогоревшего парафина, на пару с недопитой бутылкой водки, но я пошел в крипту и начал возиться со своей умопомрачительно дорогой музыкальной техникой, работать над идеями, которые могли когда-нибудь развиться в рекламные джинглы или в саундтреки к фильмам захватывающе интересным, если верить афишам и анонсам, и уныло-посредственным, когда смотришь их на экране.

Макканн ждал меня в «Грифоне». По субботам мы всегда здесь встречаемся, это день нашего Вечернего Загула, нашего Выхода в Общество. Для такой оказии мы даже принаряжаемся, были случаи, когда я повязывал галстук и надевал нечто похожее на костюм. Не знаю уж почему, но именно так вырядился я и в тот день.

И кто бы подумал, что это может иметь катастрофические последствия.

— Лихо ты выглядишь, Джимми.

— Внешность обманчива, — успокоил я Макканна.

— Чего пьешь?

— Половину и половину. — Я вдруг задумался, почему это полупинта крепкого с виски не называется просто «единица» или «целое». А может, где-нибудь и называется. Вернулся Макканн с нашим питьем; в «Грифоне» было тесно и шумно. Я стряхнул с шинели подтаявшие снежинки.

— Чего это ты при полном параде? Готовишься встретить завтра того мужика?

Я удивленно вскинул глаза. Завтрашний приезд Рика Тамбера начисто выскочил у меня из головы; когда я долго работаю над музыкой, то вообще все забываю.

— Нет, — сказал я и для убедительности покачал головой.

— О. И куда ж мы тогда сегодня?

Я задумался. Макканн тоже выглядел относительно пристойно. А у меня было такое себе беспокойное, шебутное настроение, которое изредка подвигает меня делать то, чего бы я обычно не сделал, идти туда, куда бы я обычно не пошел.

— Куда-нибудь, где мы еще не бывали. Теперь задумался Макканн.

— Мой парень, — сказал он наконец, имея в виду своего двадцатилетнего, что ли, сына, который записался год назад в армию и тем заслужил вечное отцовское презрение, — говорил мне, когда приезжал последний раз, об одном тут таком хитром ночном клубе. «У Монти», так он называется, это рядом с Бьюкенен-стрит. — Макканн окинул взором мои поношенные, но все еще хранившие следы былой элегантности ботинки (итальянская ручная работа) и свежевычищенную шинель, а затем вытащил из своего рукава почти еще даже не засаленный манжет. — А чо, может, и пустят.

— Ночной клуб?

Я никогда не любил эти заведения, а особенно лондонские, где не продохнуть от привилегированной публики — шумных, манерных людей с дурными манерами, а таких я обычно избегаю. В Глазго чуть получше, но и здесь мне совсем не нравится платить несусветные деньги за возможность выпить пару безвкусных коктейлей в заведении, куда люди ходят не столько поразвлечься, сколько чтобы продемонстрировать свою персону другим таким же недоумкам.

— Посмотрим, как там, — сказал Макканн. — Мальчонка говорил, что одна стена там сплошь стеклянная, вроде как в аквариуме, а за ней вода, и там полно рыбы, и русалка плавает.

— Спаси и сохрани.

— А то можно вдарить по заводному апельсину .

— Че-го?

В Глазго линия метро одна, кольцевая. Вагоны там раньше были красные, отделанные изнутри деревом и с кожаными сиденьями; они сильно скрипели, а воняли уж так, что не скоро забудешь. Когда на их место пришли теперешние пластиковые, ярко-оранжевые игрушки, линию прозвали «заводной апельсин». Вскоре образовалось и вторичное понятие «вдарить по заводному апельсину», то есть совершить круговую поездку на метро, выходя на каждой из пятнадцати станций, чтобы принять в ближайшем пабе пинту пива и рюмку виски (или «хаф-энд-хаф», если ты слабак). Мы с Макканном уже год как планировали совершить сей ратный подвиг, но только руки все не доходили.

Русалка за стеклом показалась мне смутно знакомой, но даже если я и встречал ее прежде, вспомнить, где и при каких обстоятельствах, было выше моих сил.

Нас обслуживал самый обычный официант, молодой блондинистый парень. К моей вящей радости. Я сильно опасался, что русалка в аквариуме — это только начало, что все в этом клубе будет назойливо крутиться вокруг одной, до тошноты буквально реализованной темы русалок, водяных и прочей морской нечисти, или моря, или еще чего-нибудь столь же кошмарного.

Таки нет; это был просто шикарный бар с атмосферой то ли частной библиотеки, то ли оживленного мужского клуба: набитые книгами стеллажи, толстый, мягкий ковер, симпатичные деревянные столики, обитые кожей, и поразительно молодые клиенты (а может, и не такие уж молодые, а просто я уже старый). Большие, как самолетные пропеллеры, вентиляторы, неспешно крутившиеся под черным потолком, выглядели малость неестественно, особенно в декабре, но это уж мелочи, бывает и много хуже.

И ни тебе лазеров, ни облачной стены все из того же сухого льда, ни слепящих вспышек. Цены могли вызвать у слабо тренированного человека обморок, временную остановку дыхания, но никак не обширный инфаркт, а Макканн почти по-детски радовался тому, что от нашего столика открывался прекрасный вид на русалку, девицу с длинными черными волосами и увесистыми грудями. Аквариум — он почти полностью занимал одну из стен клуба — кишел яркими рыбками, сновавшими в нагромождениях камней и коралла; над золотистым песчаным дном болтались изумрудные лохмы водорослей.